Господин новоиспеченный начальник теплосетей рвался купить шампанского и завалиться к благодетелю с дружескими объятиями. Но фрау Гугельхейм удержала супруга. Она выждала до среды, произвела уборку и в конце ее, как всегда бывало, вернула ключи господину Блюмбергу.

— Я хочу сказать вам огромное спасибо за все, что вы для нас сделали, — произнесла она заранее заготовленную фразу, чувствуя, что краснеет, как школьница на выпускном экзамене.

Блюмберг удивленно посмотрел на нее и покачал головой:

— Понятия не имею, о чем вы говорите. Ни малейшего понятия. — Он чуть подумал и добавил на другом языке, возможно — на испанском:

— Ни хрена не врубаюсь!

Фрау Гугельхейм поняла, что все сделала правильно. Она и понятия не имела, какую услугу оказала этому человеку, не узнав его в ресторане. Она вообще не думала, оказала ли ему услугу, но внутренним женским чутьем понимала: все правильно.

II

Офис господина Аарона Блюмберга (официально его фирма называлась Коммерческий аналитический центр) располагался в мансарде того же старого дома на Нордер-Эльбе, что и его квартира.

Эти две сдвоенные комнаты с наклонными мансардными стенами и окнами назвать офисом можно было только с очень большой натяжкой. Если бы не два суперсовременных компьютера, подключенных ко всем существующим в мире телекоммуникационным системам, эту мансарду правильней было бы назвать старой библиотекой, а еще вернее — чуланом, где нашли свой последний приют самые разные старые веши.

Заваленные книжными томами старые шкафы, развалы книг и пыльных журналов по углам, заляпанное воском зеленое сукно ломберного стола, чудом уцелевший кусок бильярда с одной ногой и совершенно целой лузой — всего этого старья в мансарде было так много, что среди него терялись и два современных офисных стола, а сами компьютеры с мониторами, принтерами и сканерами казались странными экспонатами, еще не нашедшими своего места в этом музее вечности.

Разве что потолок хозяин не смог оставить в первозданном виде. Современные машины требовали кондиционирования воздуха, поэтому пришлось старые балки затянуть современным пластиком с многочисленными вентиляционными отверстиями.

Старый корабль дал крен, но все еще оставался на плаву. И это был еще большой вопрос, кто победит в этой схватке: хрупкая пластмасса или мореный дуб и кожа старинных переплетов.

Сотрудников Аналитического центра Блюмберга только в первые дни смущало несоответствие антуража мансарды и суперсовременной ее начинки.

Потом смущаться стало некогда.

А еще позже — незачем.

Их было двое.

Николо Вейнцель, один из самых талантливых молодых ученых Берлинского университета, 24 лет, похожий в своих очках и с космами плохо причесанных волос на студентов-отличников всего мира. И Макс Штирман, один из лучших аспирантов профессора Майнца из Гейдельбергского университета. Это был здоровенный розовощекий крепыш, в любое время суток жующий какую-то жвачку.

Сам Аарон Блюмберг не умел пользоваться компьютером даже на уровне самого зеленого юзера, но эти двое ребят были лучшими хакерами Германии или даже всего Старого Света.

Блюмберг почти год присматривался и едва ли не принюхивался к тому и другому, прежде чем сказал прямо:

— У меня есть деньги на две суперклассные машины — лучшие из всех, что существуют в мире. Больше ни на что у меня денег нет. Зато у меня есть голова, цену которой я знаю. У вас тоже нет денег, но есть головы, цены которым вы пока не знаете. А узнать можно только одним способом: попробовать. Это я и предлагаю вам — попробовать. Судьбы мира сегодня решает информация. У нас есть к ней доступ. И самое главное — я знаю, к какой именно информации этот доступ нам нужен.

Макс Штирман выдул из своей жвачки классный, просто для «Книги рекордов Гиннесса», пузырь и спросил:

— Мы можем подумать?

— А как же! — охотно отозвался Блюмберг. — Кто же такие решения принимает с бухты-барахты?! Думайте, ребята, думайте! У вас есть примерно по две с половиной минуты.

Пузырь на губах Макса от изумления лопнул.

— А если мы скажем: «нет»? — спросил он.

— Или попросим на раздумья сутки? — добавил Николо на своем берлинском диалекте.

Блюмберг посмотрел на свои часы.

— У вас осталось по две минуты. Или я услышу «да», или вы меня больше никогда не увидите. У вас в жизни будет много увлекательных предложений. Но вы всегда будете помнить о моем. Не хотелось бы вас шантажировать, но это не очень хорошая перспектива. Потому что в жизни что самое противное? Упущенные возможности.

Уже первые опыты показали, что Блюмберг не переоценивал свою голову. Как и головы своих компаньонов — а они действительно с самого первого дня стали не сотрудниками, а компаньонами. В отличие от консалтинговых фирм, которые, в сущности, торговали прогнозами, он сам вмешивался в дела или вел биржевую игру через третьих лиц. И не было случая, чтобы он оказался в проигрыше. У него был поразительный, крысиный нюх на запах рынка. У Николо и Макса иногда возникало ощущение, что шефу и не нужно просматривать материалы, собранные и подготовленные для него во время круглосуточных дежурств у компьютеров. Он просто кладет руку на папку, а потом извлекает из груды бумаг нужную — самую важную.

При этом характер Аарона Блюмберга был вздорным до невозможности, любая мелочь могла привести его в неописуемую ярость. Правда, у него хватало ума и такта позже извиняться за свои вспышки, но на первых порах это вносило в отношения компаньонов немалую нервозность.

Однако по мере того, как росли банковские счета Макса и Николо, они все меньше внимания обращали на сумасбродства шефа. У него на плечах была голова. А остальное неважно. Молодое поколение выбирает не эмоции, нет.

Оно выбирает мозги.

Коммерческий аналитический центр Аарона Блюмберга не имел ни приемной, ни парадного входа. Почта поступала на абонентский ящик, городской телефон был кодирован и известен лишь чрезвычайно узкому кругу деловых знакомых Блюмберга, были засекречены и личные телефоны — как самого Блюмберга, так и его компаньонов.

Подняться в офис можно было только из подземного гаража, причем лифт был единственный, а ключи от него были лишь у самого Аарона, Макса и Николо. А ключи от квартиры Блюмберга — вообще лишь у него. Только перед уборкой он оставлял их фрау Гугельхейм и затем тотчас же забирал. Так что, если вверху хлопала дверь лифта, можно было без труда понять, что появился кто-то из своих.

В этот день, 4 мая 1992 года, дежуривший у компьютера Макс, выйдя подышать свежим воздухом и полюбоваться веселящими глаз древними зелеными крышами старого Гамбурга, увидел сверху, как во двор вкатывает канареечного цвета «ситроен»

Блюмберга выпуска девятьсот лохматого года. Даже с высоты мансардного этажа было видно, что он ободран со всех сторон, откуда только можно. Поскольку сам Макс ездил на новеньком «порше», а Николо недавно купил себе «альфа-ромео», несоответствие машин хозяина агентства и его сотрудников невольно бросалось в глаза. Но Блюмберг нашел объяснение, которое, в общем-то, всех устроило:

— А на кой мне, мать-перемать (это у него были такие придаточные слова, не имеющие никакого смысла ни в русском, ни в немецком языке), ваш сраный «порше»?

Мне что эту тачку бить, что «мерседес» — все равно. Эту даже дешевле.

Довод был неотразимым.

Причем бил Блюмберг свою машину обо все, что неосторожно попадалось на его пути — от мусорного контейнера до сорокатонного асфальтового катка. И бил не потому, что не умел ездить, а просто ему неинтересно было следить за такими мелочами, как дорожные знаки и прочая ерунда. Ездить же он умел. Однажды после случайной драки с водителями-дальнобойщиками Блюмберг так провел огромный «вольво» — рефрижератор по глинистому откосу, что потом местная полиция все выпытывала у него, не выступал ли он на евроазиатских или других подобных ралли.